Вышедшая в 1915 году в Москве «Заумная гнига» Алексея Кручёных (1886-1968) мало чем отличалась от десятка его предыдущих поэтических книг, проиллюстрированных кем-либо из его друзей — художников-авангардистов, включая Казимира Малевича и Ольгу Розанову (1886-1918), жену Кручёных. Хотя Розанова была одним из самых изобретательных участников супрематического движения, основанного Малевичем в 1915 году, ее иллюстрации к «Заумной гниге» относятся к более ранней фазе русского авангарда, к так называемому «неопримитивизму», скрестившему ранний кубизм с русским лубком (народными печатными листами, обычно гравюрами на дереве, фольклорная традиция которых уходит корнями в начало XVII века).

Название, «Заумная гнига», не удивило никого из сторонников Кручёных или других поэтов-«кубофутуристов» (как он и его друзья называли себя в то время). В «заумной» речи, изобретенной Кручёных и его единомышленниками с их стремлением «бросить вызов разуму» и освободить слово от общих правил языка, было вполне уместно, чтобы книга стала именно гнигой, комбинацией букв, неопределенное значение которой должно явиться плодом ассоциаций, возникающих в воображении читателя. Фонетические стихи Кручёных, лишенные прямой связи с референтом, были одним из объединяющих начал русского авангарда с тех пор, как поэт манифестировал свою «концепцию» зауми в 1913 году (если не раньше, в 1912-м, на страницах выпущенного в соавторстве с Давидом Бурлюком, Владимиром Маяковским и Велимиром Хлебниковым эпатажного поэтического альманаха «Пощечина общественному вкусу»).

Ищете честное и надежное игровое заведение? Посмотрите топ онлайн казино и выберите подходящее.

И все же иллюстрация Розановой для обложки «Заумной гниги» выделялась в этом контексте (ее легко можно принять за произведение дадаизма, который еще не появился на свет): это коллаж, включающий вырезанный из красной бумаги силуэт в форме сердца, на который наклеена настоящая пуговица. Помимо имен художницы и ее мужа обложку украшает и третье имя — начинающего поэта-заумника Алягрова, написавшего для сборника два стихотворения — его первую (и последнюю) публикацию под этим псевдонимом.

Может показаться неожиданным тот факт, что Алягровым был не кто иной, как юный Роман Якобсон, который только что окончил университет и основал Московский лингвистический кружок (позже он станет также одним из основателей структурализма). И это еще не все: хотя пронесенная через всю жизнь страсть Якобсона к языку происходила из его раннего интереса к поэзии (в особенности к стихам Стефана Малларме, которого он переводил в возрасте двенадцати лет), настоящее вдохновение пришло к нему от художников, прежде всего от Малевича, вместе с которым он планировал поездку в Париж прямо перед Первой мировой войной. Поездка не состоялась, но их совместные еженедельные осмотры коллекции Щукина, владельца многих кубистских шедевров, укрепили уверенность Якобсона в том, что отношения между знаками гораздо более важны, чем их потенциальная связь с референтом. Нужно подчеркнуть нетождественность знака и объекта, «ибо без противоречия нет движения понятий, нет движения знаков, отношение между понятием и знаком автоматизируется».