Наряду с Опоязом (Обществом изучения поэтического языка), основанным в Петрограде в 1916 году (куда также входил Якобсон), Московский лингвистический кружок стал местом рождения школы литературной критики, известной как русский формализм (как это часто случается, название было придумано противниками движения: оно предполагает дихотомию формы и содержания, ту самую оппозицию, которую русские формалисты стремились ликвидировать, как это сделали их товарищи, заумные поэты). Главный вопрос, занимавший их с самого начала, можно сформулировать так: «Что делает произведение литературным; что такое литературность?»

Вопрос был полемическим и направлялся против едва ли не всех существовавших в то время подходов к исследованию литературы: против символизма, для которого текст был прозрачным средством передачи трансцендентного образа, против позитивизма и психологического подхода, для которых определяющими факторами служили биография писателя или предполагаемый замысел, и против социологического направления, которое искало суть литературного текста в историческом контексте его создания и в передаваемом им политико-идеологическом содержании. Для формалистов литературность текста была производным его структуры, простирающейся от фонетического уровня до синтаксического, от слова как микросемантической единицы до сюжета. Текст был для них упорядоченным целым, элементы и механизмы которого и следовало сначала проанализировать, почти как в химии ( «обнаружить и выделить, < ... > как в кубистических картинах», — писал Якобсон), прежде чем говорить что-либо о его значении.

В статье «Искусство какприем» ( 1917) Виктор Шкловский, видный участник Опояза, сформулировал одну из первых концепций формалистического литературного анализа: «остранение», в смысле «придание странности». Остранение, которым давно пользовались поэты-заумники, служит лучшим указанием на раннее сближение взглядов критиков-формалистов и представителей художественного и поэтического авангарда, в особенности на их обоюдное сопротивление концепции языка, сводящей его к простому инструменту — инструменту коммуникации, повествования, обучения и т. д. Следует отметить, что это общее кредо привело к беспрецедентному сотрудничеству: помимо того что критики-формалисты были решительными защитниками заумной поэзии, Якобсон и Шкловский выступали также как горячие сторонники супрематизма Малевича; а Малевич не только создал " декорации и костюмы для оперы Кручёных «Победа над солнцем», но и сам всю жизнь писал заумные стихи. Источником этого сближения была вера как художников, так и критиков в способность искусства обновлять восприятие. Для критика-формалиста это значило показать, чем авторское использование языка отличается от повседневного его использования, как практический язык «становится странным» в тексте, — Шкловский называл эту критическую операцию «обнажением приема». Для художника это значило «деавтоматизировать» восприятие, поставив зрителя перед тем фактом, что изобразительные знаки не прозрачны для своих референтов, но обладают собственным бытием, что они, как говорил Якобсон, «осязаемы».